КОРОЛЕВА МАТЕРИКА

Лагерная баллада, написанная в бреду

Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это немалый срок.
И спят зэка, как в последний раз -
Натянул бушлат - и пока,
И вохровцы спят, как в последний раз -
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши лапы в носы.
И тачки спят, и лопаты спят,
И сосны пятятся в тень,
И еще не пора, не пора, не пора
Начинать им доблестный день.
И один лишь "попка" на вышке торчит,
Но ему не до спящих масс,
Он занят любовью - по младости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во мгле тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее звали все -
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их...
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в тот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот.
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как-нибудь -
Навсегда крестом над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!

Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом,
В том самом лихом году,
Когда покойников в штабеля
Укладывали на льду,
Когда покрякивала тайга
От доблестного труда,
В тот год к Королеве пришла любовь,
Однажды и навсегда.
Он сам напросился служить в конвой,
Он сам пожелал в Дальлаг,
И ему с Королевой крутить любовь,
Ну, просто нельзя никак,

Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она - Королева, а ей плевать -
Хочет он, или нет!
И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез - не узнал никто,
И это - Ее секрет!
А еще, говорят, что какой-то хмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, "на вы".
Он гонял на прожарку и в зоне и за,
Он вопил и орал: "Даешь!"
А был бы начальничек чуть поумней,
Он пошел бы с ней на дележ, -
Чтобы пайку им пополам рубить,
И в трубу пополам трубить,
Но начальник умным не может быть,
Потому что - не может быть.
Он надменно верил, что он не он,
А еще миллион и он,
И каждое слово его - миллион,
И каждый шаг миллион.
Но когда ты один, и ночь за окном
От черной пурги хмельна,
Тогда ты один, и тогда беги!
Ибо дело твое - хана!
Тогда тебя не спасет миллион,
Не отобьет конвой!
И всю ночь, говорят над зоною плыл
Тоскливый и страшный вой...
Его нашли в одном сапоге,
От страха - рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей...
И никто с тех пор не вопит "Даешь!"
И смеется исподтишка
Ее Величество Белая Вошь,
Повелительница зэка.
Вот тогда-то Ее и прозвали все -
Королева Материка.

Когда-нибудь все, кто придет назад,
И кто не придет назад,
Мы в честь Ее устроим парад,
И это будет парад!
По всей Вселенной (валяй, круши!)
Свой доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут,
Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен.
А это сумеет любой дурак -
По заду втянуть ремнем,
А это сумеет любой дурак -
Палить в безоружных всласть!
Но мы-то знаем, какая власть
Была и взаправду власть!
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даешь,
Ты, Повелительница зэка,
Ваше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Королева Материка!

БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ

Посвящается памяти Даниила Хармса

Егор Петрович Мальцев
Хворает, и всерьез:
Уходит жизнь из пальцев,
Уходит из желез,

Из прочих членов тоже
Уходит жизнь его,
И вскорости, похоже,
Не будет ничего.

Когда нагрянет свора
Савеловских родных,
То что же от Егора
Останется для них?

Останется пальтишко,
Подушка, чтобы спать,
И книжка, и сберкнижка
На девять двадцать пять.

И таз, и две кастрюли,
И рваный подписной,
Просроченный в июле
Единый проездной.

И все. И нет Егора!
Был человек, и нет!
И мы об этом скоро
Узнаем из газет.

Пьют газировку дети
И пончики едят,
Ему ж при диабете -
Все это чистый яд!

Вот спит Егор в постели,
Почти что невесом,
И дышит еле-еле,
И смотрит дивный сон -

В большом красивом зале,
Резону вопреки,
Лежит Егор, а сзади
Знамена и венки,

И алым светом залит
Большой его портрет,
Но сам Егор не знает,
Живой он или нет.

Он смаргивает мошек,
Как смаргивал живой,
Но он вращать не может
При этом головой.

И дух по залу спертый,
Как в общей душевой,
И он скорее мертвый,
Чем все-таки живой.

Но хором над Егором -
Краснознаменный хор,
Краснознаменным хором
Поет - вставай Егор!

Вставай, Егор Петрович,
Во всю свою длину,
Давай Егор Петрович,
Не подводи страну!

Центральная газета
Оповестила свет,
Что больше диабета
В стране советской нет!

Пойми, что с этим, кореш,
Нельзя озорничать,
Пойми, что ты позоришь
Родимую печать.

Давай, вставай, Петрович,
Во всю свою длину.
Давай, вставай, Петрович,
Не подводи страну.

И сел товарищ Мальцев,
Услышав эту речь,
И жизнь его из пальцев
Не стала больше течь.

Егор трусы стирает,
Он койку застелил,
И тает, тает, тает
В крови холестерин...

По площади по Трубной
Идет он, милый друг,
И все ему доступно,
Что видит он вокруг!

Доступно кушать сласти
И газировку пить,
Лишь при советской власти
Такое может быть!

БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ

с которыми я вместе жил и лечился в санатории областного совета
профсоюзов в 110 км.  от Москвы

Все завидовали мне: "Эко денег!"
Был загадкой я для старцев и стариц,
Говорили про меня: "Академик!"
Говорили: "Генерал-иностранец!"

О, бессониц и снотворных отрава!
Может статься, это вы виноваты,
Что привиделась мне вздорная слава
В полумраке санаторной палаты?

А недуг со мной хитрил поминутно:
То терзал, то отпускал на поруки.
И все было мне так странно и трудно,
А труднее всего - были звуки.

Доминошники стучали в запале,
Привалившись к покарябанной пальме,
Старцы в чесанках с галошами спали
Прямо в холле, как в общественной спальне.

Я неслышно проходил: "Англичанин!"
Я козла не забивал: "Академик!"
И звонки мои в Москву обличали:
"Эко денег у него, эко денег!"

И казалось мне, что вздор этот вечен,
Неподвижен, словно солнце в зените...
И когда я говорил: "Добрый вечер!",
Отвечали старики: "Извините".

И кивали, как глухие глухому,
Улыбались не губами, а краем:
"Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,
Но как надо, извините, не знаем..."

Я твердил им в их мохнатые уши,
В перекурах за сортирною дверью:
"Я такой же, как и вы, только хуже!"
И поддакивали старцы, не веря.

И в кино я не ходил: "Ясно немец!"
И на танцах не бывал: "Академик!"
И в палатке я купил чай и перец:
"Эко денег у него, эко денег!"

Ну, и ладно, и не надо о славе...
Смерть подарит нам бубенчики славы!
А живем мы в этом мире послами
Не имеющей названья державы...

БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ОДНА ПРИНЦЕССА РАЗ В ДВА МЕСЯЦА ПРИХОДИЛА УЖИНАТЬ В РЕСТОРАН "ДИНАМО"

  "... И медленно, пройдя меж пьяными,
   Всегда без спутников, одна..."
     А. Блок

Кивал с эстрады ей трубач,
Сипел трубой, как в насморке,
Он и прозвал ее, трепач,
Принцессой с Нижней Масловки,
Он подтянул, трепач, штаны,
И выдал румбу с перчиком,
А ей, принцессе, хоть бы хны,
Едва качнула плечиком -
Мол, только пальцем поманю,
Слетятся сотни соколов,
И села, и прочла меню,
И выбрала бефстроганов.

И все бухие пролетарии,
Все тунеядцы и жулье,
Как на комету в планетарии,
Глядели, суки, на нее...

Бабье вокруг, издавши стон,
Пошло махать платочками,
Она ж, как леди Гамильтон,
Пила ситро глоточками.
Бабье вокруг, - сплошной собес! -
Воздев, как пики, вилочки,
Рубают водку под супец,
Шампанское под килечки.
И, сталь коронок заголя,
Расправой бредят скорою,
Ах, эту дочку короля
Шарахнуть бы "Авророю"!

И все бухие пролетарии,
Смирив идейные сердца,
Готовы к праведной баталии
И к штурму Зимнего дворца!

Душнеет в зале, как в метро,
От пергидрольных локонов,
Принцесса выпила ситро
И съела свой бефстроганов.
И вновь таращится бабье
На стать ее картинную,
На узком пальце у нее
Кольцо за два с полтиною.
А время подлое течет,
И зал пройдя, как пасеку,
"Шестерка" ей приносит счет,
И все, и крышка празднику!

А между тем, пила и кушала,
Вложив всю душу в сей процесс,
Благополучнейшая шушара,
Не признающая принцесс.

...Держись, держись, держись, держись,
Крепись и чисти перышки,
Такая жизнь - плохая жизнь -
У современной Золушки!
Не ждет на улице ее
С каретой фея крестная...
Жует бабье, сопит бабье,
Придумывает грозное!
А ей - не царство на веку -
Посулы да побасенки,
А там - вались по холодку!
"Принцесса" с Нижней Масловки!

И вот она идет меж столиков
В своем костюмчике джерси,
Ах, ей далеко до Сокольников,
Ах, ей не хватит на такси!

КАДИШ

     Кадиш - это еврейская поминальная молитва: которую
  произносит сын в память о покойном отце.

     Эта поэма посвящена памяти великого польского
  писателя, врача и педагога Якова Гольдшмидта (Януша Корчака),
  погибшего вместе со своими воспитанниками из школы-интерната
  "Дом сирот" в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка.

Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги...

А по вечерам все так же, как ни в чем не бывало, играет музыка:

Сэн-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог,
Сэн-Луи блюз - захлебывается рожок!
А вы сидите и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
Вы платите, деньги и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
Вы жрете, пьете и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
И поет мой рожок про дерево,
На котором я вздерну вас!
  Да-с, да-с...

"Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, как это делается".
    Януш Корчак. Дневник

  Уходят из Варшавы поезда,
  И все пустее гетто, все темней,
  Глядит в окно чердачная звезда,
  Гудят всю ночь, прощаясь, поезда
  И я прощаюсь с памятью своей...

  Цыган был вор, цыган был врун,
  Но тем милей вдвойне,
  Он трогал семь певучих струн
  И улыбался мне,
  И говорил: "Учи сынок,
  Учи цыганский счет -
  Семь дней недели создал Бог,
  Семь струн гитары - черт,
  И он ведется неспроста
  Тот хитрый счет, пойми
  Ведь даже радуга, и та,
  Из тех же из семи
  Цветов..."

Осенней медью город опален,
А я - хранитель всех его чудес,
Я неразменным одарен рублем,
Мне ровно дважды семь, и я влюблен
Во всех дурнушек и во всех принцесс!

Осени меня своим крылом,
Город детства с тайнами неназванными,
Счастлив я, что и в беде и в праздновании
Был слугой твоим и королем.
Я старался сделать все, что мог,
Не просил судьбу ни разу: высвободи!
И скажу на самой смертной исповеди,
Если есть на свете детский Бог:
Все я, Боже, получил сполна,
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси от ненависти,
Мне не причитается она.

И вот я врач, и вот военный год,
Мне семью пять, а веку семью два,
В обозе госпитальном кровь и пот,
И кто-то, помню, бредит и поет
Печальные и странные слова:
"Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви, звезда приветная,
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет..."

Ах, какая в тот день приключилась беда,
По дороге затопленной, по лесу,
Чтоб проститься со мною, с чужим, навсегда,
Ты прошла пограничную полосу.
И могли ль мы понять в том году роковом,
Что беда эта станет пощадою,
Полинявшее знамя пустым рукавом
Над платформой качалось дощатою.

Наступила внезапно чужая зима,
И чужая, и все-таки близкая,
Шла французская фильма в дрянном "синема"
Барахло торговали австрийское,
Понукали извозчики дохлых коняг,
И в кафе, заколоченном наглухо,
Мы с тобою сидели и пили коньяк,
И жевали засохшее яблоко.
И в молчаньи мы знали про нашу беду,
И надеждой не тешились гиблою,
И в молчаньи мы пили за эту звезду,
Что печально горит над могилою:
"Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда..."

Уходят из Варшавы поезда,
И скоро наш черед, как ни крути,
Ну, что ж, гори, гори, моя звезда,
Моя шестиконечная звезда,
Гори на рукаве и на груди!

Окликнет эхо давним прозвищем,
И ляжет снег покровом пряничным,
Когда я снова стану маленьким,
А мир опять большим и праздничным,
Когда я снова стану облаком,
Когда я снова стану зябликом,
Когда я снова стану маленьким,
И снег опять запахнет яблоком,
Меня снесут с крылечка, сонного,
И я проснусь от скрипа санного,
Когда я снова стану маленьким,
И мир чудес открою заново.
...Звезда в окне и на груди звезда,
И не поймешь, которая ясней,
А я устал, и, верно, неспроста
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И я прощаюсь с памятью моей...

А  еще жила в "Доме сирот" девочка  Натя.  После тяжелой болезни она
не могла  ходить, но зато  хорошо рисовала и  сочиняла песенки -  вот одна из
них.

*** КОГДА  Я  ВЕРНУСЬ ***

  ...Когда умирают травы - сохнут,
  Когда умирают звезды - гаснут,
  Когда умирают кони - они дышат,
  А когда умирают люди - поют песни!
    Велемир Хлебников

...Когда я  уезжал из России,  я не взял  с собой никаких  бумаг.  Ни
черновиков, ни  записных книжек,  ничего решительно.   Я  не был  уверен, что
бумаги  мои пропустят, и понадеялся на свою  память.  Память меня не подвела!
Но, тем не менее, сегодня, сейчас,  три  года  спустя,  я  с  великим  трудом
заставляю себя закончить работу над  составлением  этого  сборника.    Многие
стихи-песни, помещенные  здесь, были  сочинены еще  в России,  это последние
стихи,   которые  подписаны  словами  -   Москва,  Жуковка,  Серебряный  бор,
Переделкино.
И мне очень трудно расстаться  с  этими  стихами!    Мне  все  время
кажется,  что было  что-то еще,  и еще,  и еще,  что я,  все-таки, многое
растерял, забыл...  Может быть, я и вправду что-то забыл!
    Александр Галич

КОГДА Я ВЕРНУСЬ

  Когда я вернусь...
  Ты не смейся, когда я вернусь,
  Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу,
  По еле заметному следу - к теплу и ночлегу -
  И вздогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь -
  Когда я вернусь.
  О, когда я вернусь!..

  Послушай, послушай, не смейся,
  Когда я вернусь
  И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
  И прямо с вокзала - в кромешный, ничтожный, раешный -
  Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
  Когда я вернусь.
  О, когда я вернусь!..

  Когда я вернусь,
  Я пойду в тот единственный дом,
  Где с куполом синим не властно соперничать небо,
  И ладана запах, как запах приютского хлеба,
  Ударит в меня и заплещется в сердце моем -
  Когда я вернусь.
  О, когда я вернусь!

  Когда я вернусь,
  Засвистят в феврале соловьи -
  Тот старый мотив - тот давнишний, забытый, запетый.
  И я упаду,
  Побежденный своею победой,
  И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
  Когда я вернусь.

  А когда я вернусь?!..

ПИСЬМО В СЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК

...По  вечерам, написав свои  обязательные десять страниц  (я писал в
Серебряном боре "Генеральную репетицию"), я  отправлялся  гулять.    Со  мною
неизменно  увязывался дворовый беспородный пес, по  кличке Герцог.  С берега
Москвы-реки мы  сворачивали  в  лесную  аллейку,  доходили  до  троллейбусной
остановки,  огибали круглую площадь  и тем же  путем возвращались к  реке.  Я
садился на скамейку, закуривал, "Герцог" устраивался у моих ног.  Мы смотрели
на бегущую воду, на противоположный берег.  Справа стояла церковь - Лыковская
Троица,  -  превращенная  в  дровяной  склад,  а  слева  расстилались  угодия
государственной  дачи номер пять.  Там жил, еще член Политбюро в ту пору, Д.
Полянский.   Именно его  вельможному гневу  я был  обязан, как  выразились бы
старые канцеляристы, "лишением всех прав состояния".
Вертеть головой, то направо, то налево - было чрезвычайно интересно.

Уж так ли безумно намеренье -
Увидеться в жизни земной?!
Читает красотка с картины Вермейера
Письмо, что написано мной.

Она - словно сыграна скрипкою -
Прелестна, нежна и тонка,
Следит, с удивленной улыбкою,
Как в рифму впадает строка.

А впрочем, мучение адово
Читать эти строчки вразброд!

Как долго из века двадцатого
В семнадцатый почта идет!

Я к ней написал погалантнее,
Чем в наши пишу времена...

Смеркается рано в Голландии,
Не падает снег из окна.

Госпожа моя! Триста лет,
Триста лет вас все нет, как нет.
На чепце расплелась тесьма,
Почтальон не несет письма,
Триста долгих-предолгих лет
Вы все пишете мне ответ.
Госпожа моя, госпожа,
Просто - режете без ножа!

До кого-то доходят вести,
До меня - только сизый дым.
Мы с дворовой собакой вместе
Над бегучей водой сидим.
Пес не чистой породы, помесь,
Но премудрый и славный пес...
Как он тащится, этот поезд,
Триста лет на один откос!
И такой он ужасно гордый,
Что ему и гудеть-то лень...

Пес мне ткнулся в колени мордой,
По воде пробежала тень.

Мы задремлем. Но нас разбудит
За рекой громыхнувший джаз...

Скоро, скоро в Москву прибудет
Из Голландии дилижанс!

Вы устали, моя судьба,
От столба пылить до столба?
А у нас теперь на Руси
И троллейбусы, и такси.
Я с надеждой смотрю - а вдруг
Дилижанс ваш придет на круг?
Дилижанс стоит на кругу...
Дилижанс стоит на кругу...
Дилижанс стоит на кругу -
Я найти его не могу!

Он скоро, скоро, скоро тронется!

Я над водой сижу опять.
Направо - Лыковская Троица,
Налево - дача номер пять.
На этой даче государственной
Живет светило из светил,
Кому молебен благодарственный
Я б так охотно посвятил!
За все его вниманье крайнее,
За тот отеческий звонок,
За то, что муками раскаянья
Его потешить я не мог!
Что славен кличкой подзаборною, *
Что наглых не отвел очей,
Когда он шествовал в уборную
В сопровожденьи стукачей!

А поезд все никак не тронется!
Какой-то вздор, какой-то бред...

В вечерний дым уходит Троица,
На даче кушают обед.

Меню государственного обеда:

    Бламанже.
    Суп гороховый с грудинкой и гренками.
    Бламанже!
    Котлеты свиные отбивные с зеленым горошком.
    Бламанже!!
    Мусс клубничный со взбитыми сливками.
    Бламанже!!!

- Вы хотите
Бля-ман-же?
- Извините,
Я уже!

У них бламанже сторожат сторожа,
Ключами звеня.
Простите меня, о - моя госпожа,
Простите меня!
Я снова стучусь в ваш семнадцатый век
Из этого дня.
Простите меня, дорогой человек,
Простите меня!

  Я славлю упавшее в землю зерно
  И мудрость огня.

  За все, что мне скрыть от людей не дано -
  Простите меня!

  Ах, только бы шаг - за черту рубежа **
  По зыбкому льду...
  Но вы подождите меня, госпожа,
  Теперь я решился, моя госпожа,
  Теперь уже скоро моя госпожа,
  Теперь я приду!..

  Я к Вам написал погалантнее,
  Чем в наши пишу времена.

  Смеркается рано в Голландии,
  Но падает снег из окна.

// * Вариант:
// Что горд судьбою, им поверенной,
// Им - ты пальцем не грози
// Я как стоял - стою. Расстрелянный
// Стою - не ползаю - в грязи.
// ** Вариант:
// Сквозь время за черный провал рубежа
// Из скуки оков
// Я, все-таки, вырвусь, моя госпожа,
// Вы только дождитесь меня, госпожа,
// Вы только простите меня, госпожа,
// Во веки веков

ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

"Люди, я любил вас - будьте бдительны!"
    Юлиус Фучик
(Любимая цитата советских пропагандистов)

Я люблю вас - глаза ваши, губы и волосы,
Вас, усталых, что стали, до времени, старыми,
Вас, убогих, которых газетные полосы
Что ни день - то бесстыдными славят фанфарами!
Сколько раз вас морочили, мяли, ворочали,
Сколько раз соблазняли соблазнами тщетными...
И как черти вы злы, и как ветер отходчивы,
И - скупцы! - до чего ж вы бываете щедрыми!

Она стоит - печальница
Всех сущих на земле,
Стоит, висит, качается
В автобусной петле.

А может, это поручни...
Да, впрочем, все равно!
И спать ложилась к полночи,
И поднялась - темно.

Всю жизнь жила - не охала,
Не крыла белый свет.
Два сына было - сокола,
Обоих, нет, как нет!

Один убит под Вислою,
Другого хворь взяла!
Она лишь зубы стиснула -
И снова за дела.

А мужа в Потьме льдиною
Распутица смела.
Она лишь брови сдвинула -
И снова за дела.

А дочь в больнице с язвою,
А сдуру запил зять...
И, думая про разное, -
Билет забыла взять.

И тут один с авоською
И в шляпе, паразит! -
С ухмылкою со свойскою
Геройски ей грозит!

Он палец указательный
Ей чуть не в нос сует:
- Какой, мол, несознательный,
Еще, мол, есть народ!

Она хотела высказать:
- Задумалась, прости!

А он, как глянул искоса,
Как сумку сжал в горсти
И - на одном дыхании
Сто тысяч слов подряд!

("Чем в шляпе - тем нахальнее!"
Недаром говорят!)

Он с рожею канальскою
Гремит на весь вагон:
- Что с кликой, мол, китайскою
Стакнулся Пентагон!

Мы во главе истории,
Нам лупят в лоб шторма,
А есть еще, которые
Все хочут задарма!

Без нас - конец истории,
Без нас бы мир ослаб!
А есть еще, которые
Все хочут цап-царап!

Ты, мать, пойми: неважно нам,
Что дурость - твой обман.
Но - фигурально - кажному
Залезла ты в карман!

Пятак - монетка малая,
Ей вся цена - пятак.
Но с неба каша манная
Не падает за так!

Она любому лакома,
На кашу кажный лих!..

И тут она заплакала
И весь вагон затих.

Стоит она - печальница
Всех сущих на земле,
Стоит, висит, качается
В автобусной петле.

Бегут слезинки скорые,
Стирает их кулак...
И вот вам - вся история,
И ей цена - пятак!

Я люблю вас - глаза ваши, губы и волосы,
Вас, усталых, что стали, до времени, старыми,
Вас, убогих, которых газетные полосы
Что ни день - то бесстыдными славят фанфарами!

И пускай это время в нас ввинчено штопором,
Пусть мы сами почти до предела заверчены,
Но оставьте, пожалуйста, бдительность "операм"!
Я люблю вас, люди!
Будьте доверчивы!

В Серебряном  боре, у въезда  в Дом отдыха  артистов Большого театра,
стоит, врытый  в  землю,  неуклюже-отесанный,  деревянный  столб.    Малярной
кистью,  небрежно и грубо, на столбе нанесены  деления с цифрами - от единицы
до семерки.   К верху  столба, прилажено  колесико, через  которое пропущена
довольно толстая проволока.  С одной стороны столба проволока уходит в землю,
а с другой - к ней подвешена тяжелая гиря.  Сторож дома отдыха объяснил мне:
- А  это, Александр  Аркадьевич, говномер...   Проволока,  она, стало
быть, подведена  к яме ассенизационной!   Уровень, значит,  повышается - гиря
понижается...   Пока  она на  двойке-тройке качается  - ничего...   А  как до
пятерки-шестерки  дойдет  -  тогда  беда,  тогда,  значит,  надо  из  города
золотариков вызывать...  Мне показалось  это  творение  русского  умельца  не
только полезным,  но и  весьма поучительным.   И  я посвятил  ему философский
этюд, который назвал эпически скромно:

ПРОЩАНИЕ

  За высокими соснами виден забор
  И калитка в заборе.
  Вот и время прощаться, Серебряный бор,
  Нам - в Серебряном боре!

  Выходила калитка в бескрайний простор,
  Словно в звездное море.
  Я грущу по тебе, мой Серебряный бор,
  Здесь - в Серебряном боре.

  Мы с тобою вели нескончаемый спор,
  Только дело не в споре.
  Я прощаюсь с тобой, мой Серебряный бор,
  Здесь - в Серебряном боре.

  Понимаешь ли - боль подошла под упор,
  Словно пуля в затворе.
  Я с тобой расстаюсь, мой Серебряный бор,
  Здесь - в Серебряном боре.

  Ну не станет меня - для тебя это вздор,
  Невеликое горе!
  Что ж, спасибо тебе, мой Серебряный бор,
  Я прощаюсь с тобой, мой Серебряный бор,
  И грущу по тебе, мой Серебряный бор,
  Здесь - в Серебряном боре!

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ РУКИ

1. ДЛЯ ПРАВОЙ РУКИ

Allegro moderato

  Весь год - ни валко и не шатко,
  И все, как прежде, в январе.
  Но каждый день горела шапка,
  Горела шапка на воре.
  А вор белье тащил с забора,
  Снимал с прохожего пальто,
  И так вопил: - Держите вора!
  Что даже верил кое-кто!

2. ДЛЯ ЛЕВОЙ РУКИ

Maastozo

  Ты прокашляйся, февраль, прометелься,
  Грянь морозом на ходу, с поворотца!
  Промотали мы свое прометейство,
  Проворонили свое первородство!
  Что ж, утешимся больничной палатой,
  Тем, что можно ни на что не решаться...
  Как объелись чечевичной баландой -
  Так не в силах до сих пор отдышаться!

3. ДЛЯ ОБЕИХ РУК

Vivache

  Кто безгласных разводит рыбок,
  Кто - скупец - бережет копейку,
  А я поеду на птичий рынок
  И куплю себе канарейку.

  Все полста отвалю, не гривну,
  Привезу ее, кроху, на дом,
  Обучу канарейку гимну,
  Благо слов ей учить не надо!
  Соловей, соловей, пташечка,
  Канареечка жалобно свистит:
  - Союз нерушимый республик свободных...

РУССКИЕ ПЛАЧИ

  На лесные урочища,
  На степные берлоги
  Шли Олеговы полчища
  По дремучей дороге.
  И на марш этот глядючи,
  В окаянном бессильи,
  В голос плакали вятичи,
  Что не стало России!
  Ах, Россия, Рассея -
  Ни конца, ни спасенья!

...И живые, и мертвые,
  Все молчат, как немые,
  Мы, Иваны Четвертые -
  Место лобное в мыле!
  Лишь босой да уродливый,
  Рот беззубый разиня,
  Плакал в церкви юродивый,
  Что пропала Россия!
  Ах, Россия, Рассея -
  Все пророки босые!

  Горькой горестью мечены
  Наши тихие плачи -
  От Петровской неметчины
  До нагайки казачьей!
  Птица вещая - троечка,
  Тряска вечная, чертова!
  Не смущаясь ни столечка,
  Объявилась ты, троечка,
  Чрезвычайной в Лефортово!
  Ах, Россия, Рассея -
  Чем набат не веселье!?

  Что ни год - лихолетье,
  Что ни враль, то Мессия!
  Плачет тысячелетие
  По России - Россия!
  Выкликает проклятия...

  А попробуй, спроси -
  Да была ль она, братие,
  Эта Русь на Руси?

  Эта - с щедрыми нивами,
  Где родятся счастливыми
  И отходят в смиреньи.
  Где как лебеди - девицы,
  Где под ласковым небом
  Каждый с каждым поделится
  Божьим словом и хлебом.

...Листья капают с деревца
  В безмятежные воды,
  И звенят, как метелица,
  Над землей хороводы,
  А за прялкой беседы,
  На крыльце полосатом,
  Старики-домоседы,
  Знай, дымят самосадом.
  Осень в золото набрана,
  Как икона в оклад...

  Значит все это наврано,
  Лишь бы в рифму да в лад?!
  Чтоб, как птицы на дереве,
  Затихали в грозу,
  Чтоб не знали, но верили
  И роняли слезу,
  Чтоб начальничкам кланялись,
  За дареную пядь,
  Чтоб грешили и каялись,
  И грешили опять?..

  То ли сын, то ли пасынок,
  То ли вор, то ли князь -
  Разомлев от побасенок,
  Тычешь каждого в грязь!
  Переполнена скверною
  От покрышки до дна...
  Но ведь где-то, наверное,
  Существует - Она?!

  Та - с привольными нивами,
  Та - в кипеньи сирени,
  Где родятся счастливыми
  И отходят в смиреньи...

  Птица вещая, троечка,
  Буйный свист под крылом!
  Птица, искорка, точечка
  В бездорожьи глухом.
  Я молю тебя:
  - Выдюжи!
  Будь и в тленьи живой,
  Что б хоть в сердце, как в Китеже,
  Слышать благовест твой!...

ПРИТЧА

  По замоскворецкой Галилее,
  Шел он, как по выжженной земле -
  Мимо светлых окон "Бакалеи",
  Мимо темных окон "Ателье",

  Мимо, мимо - "Булочных", "Молочных",
  Потерявших веру в чудеса.
  И гудели в трубах водосточных
  Всех ночных печалей голоса.

  Всех тревог, сомнений, всех печалей -
  Старческие вздохи, детский плач.
  И осенний ветер за плечами
  Поднимал, как крылья, легкий плащ.

  Мелкий дождик падал с небосвода
  Светом фар внезапных озарен...

  Но уже он видел, как с Восхода,
  Через Юго-Западный район,
  Мимо "Показательной Аптеки",
  Мимо "Гастронома" на углу -
  Потекут к нему людские реки,
  Понесут признанье и хвалу!
  И не ветошь века, не обноски,
  Он им даст Начало всех Начал!

  И стоял слепой на перекрестке,
  Осторожно палочкой стучал.
  И не зная, что пророку мнилось,
  Что кипело у него в груди,
  Он сказал негромко:
  - Сделай милость,
  Удружи, браток, переведи!..

  Пролетали фары - снова, снова,
  А в груди Пророка все ясней
  Билось то несказанное слово
  В несказанной прелести своей!
  Много ль их на свете, этих истин,
  Что способны потрясти сердца?!

  И прошел Пророк по мертвым листьям,
  Не услышав голоса слепца.

  И сбылось - отныне и вовеки! -
  Свет зари прорезал ночи мглу,
  Потекли к нему людские реки,
  Понесли признанье и хвалу.
  Над вселенской суетней мышиной
  Засияли истины лучи!..

  А слепого, сбитого машиной,
  Не сумели выходить врачи.

ЗАНЯЛИСЬ ПОЖАРЫ

  ...Пахнет гарью. Четыре недели
  Торф сухой по болотам горит.
  Даже птицы сегодня не пели
  И осина уже не дрожит.
    Анна Ахматова. Июль 1914

  Отравленный ветер гудит и дурит,
  Которые сутки подряд.
  А мы утешаем своих Маргарит,
  Что рукописи не горят!
  А мы утешаем своих Маргарит,
  Что - просто - земля под ногами горит,
  Горят и дымятся болота -
  И это не наша забота!

  Такое уж время - весна не красна,
  И право же просто смешно,
  Как "опер" в саду забивает "козла",
  И смотрит на наше окно,
  Где даже и утром темно.
  А "опер" усердно играет в "козла",
  Он вовсе не держит за пазухой зла,
  Ему нам вредить неохота,
  А просто - такая работа.

  А наше окно на втором этаже,
  А наша судьба на виду...

  И все это было когда-то уже,
  В таком же кромешном году!
  Вот так же, за чаем, сидела семья,
  Вот так же дымилась и тлела земля,
  И гость, опьяненный пожаром,
  Пророчил, что это недаром!

  Пророчу и я, что земля неспроста
  Кряхтит, словно взорванный лед,
  И в небе серебряной тенью креста
  Недвижно висит самолет.
  А наше окно на втором этаже,
  А наша судьба на крутом рубеже,
  И даже для этой эпохи -
  Дела наши здорово плохи!

  А что до пожаров - гаси не гаси,
  Кляни окаянное лето -
  Уж если пошло полыхать на Руси,
  То даром не кончится это!

  Усни, Маргарита, за прялкой своей,
  А я - отдохнуть бы и рад,
  Но стелется дым, и дурит суховей,
  И рукописи горят.
  И опер, смешав на столе домино,
  Глядит на часы и на наше окно.
  Он, брови нахмурив густые,
  Партнеров зовет в понятые.

  И черные кости лежат на столе,
  И кошка крадется по черной земле
  На вежливых сумрачных лапах.
  И мне уже дверь не успеть запереть,
  Чтоб книги попрятать и воду согреть,
  И смыть керосиновый запах!

** ОПЫТЫ **

  ...Не так ли я, сосуд скудельный,
  Дерзаю на запретный путь.
  Стихии чуждой, запредельной,
  Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
   А. Фет

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ РУКИ

1. ДЛЯ ПРАВОЙ РУКИ

  Largo

  ...Хоть иногда подумай о других!
  Для всех, равно, должно явиться слово.
  Пристало ль - одному - средь всеблагих,
  Не в хоре петь, а заливаться соло?!

  И не спеши,
  Еще так долог путь.
  Не в силах стать оружьем - стань орудьем.
  Но докричись хоть до чего-нибудь,
  Хоть что-нибудь оставь на память людям!

2. ДЛЯ ЛЕВОЙ РУКИ

  Moderato

  Как могу я не верить в дурные пророчества:
  Не ушел от кнута, хоть и сбросил поводья.
  И средь белого дня немота одиночества
  Обступила меня, как вода в половодье.

  И средь белого дня вдруг затеялись сумерки,
  Пыльный ветер ворвался в разбитые окна,
  И закатное небо - то в охре, то в сурике,
  Ни луны и ни звезд - только сурик и охра.

  Ах, забыть бы и вправду дурные пророчества,
  Истребить бы в себе восхищенье холопье
  Перед хитрой наукой чиновного зодчества:
  Написал,
  Подписал -
  И готово надгробье!

3. ДЛЯ ОБЕИХ РУК

  Lento

  Я запер дверь (ищи-свищи!),
  Сижу, молю неистово:
  - Поговори! Поклевещи -
  Родной ты мой, транзисторный!
  По глобусу, как школьник,
  Ищу в эфире путь:
  - Товарищ-мистер Гольдберг,
  Скажи хоть что-нибудь!...

  Поклевещи! Поговори!
  Молю, ладони потные,
  Но от зари и до зари
  Одни глушилки подлые!
  Молчит товарищ Гольдберг,
  Не слышно Би-Би-Си,
  И только песня Сольвейг
  Гремит по всей Руси!

  Я отпер дверь, открыл окно,
  Я проклял небо с сушею -
  И до рассвета, все равно,
  Сижу - глушилки слушаю!

ОПЫТ НОСТАЛЬГИИ

     ...Когда переезжали через Неву, Пушкин спросил:
     - Уж не в крепость ли ты меня везешь?
     - Нет, - ответил Данзас, - просто через крепость на
  Черную речку самая близкая дорога!
    Записано В. А. Жуковским со слов секунданта Пушкина -
  Данзаса

  ...То было в прошлом феврале
  И то и дело
  Свеча горела на столе...
   Б. Пастернак

  ...Мурка, не ходи, там сыч,
  На подушке вышит!
   А. Ахматова

  Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
  Ни границы над сердцем моим не вольны,
  Ни года!
  Так зачем же я вдруг, при одной только мысли шалею,

  Что уже никогда, никогда...
  Боже мой, никогда!..

  Погоди, успокойся, подумай -
  А что - никогда?!
  Широт заполярных метели,
  Тарханы, Владимир, Ирпень -
  Как много мы не доглядели,
  Не поздно ль казниться теперь?!

  Мы с каждым мгновеньем бессильней,
  Хоть наша вина не вина,
  Над блочно-панельной Россией,
  Как лагерный номер - луна.

  Обкомы, горкомы, райкомы,
  В подтеках снегов и дождей.
  В их окнах, как бельма трахомы
  (Давно никому не знакомы),
  Безликие лики вождей.

  В их залах прокуренных - волки
  Пинают людей, как собак.
  А после те самые волки
  Усядутся в черные "Волги",
  Закурят вирджинский табак.

  И дач государственных охра
  Укроет посадских светил,
  И будет мордастая ВОХРа
  Следить, чтоб никто не следил.

  И в баньке, протопленной жарко,
  Запляшет косматая чудь....

  Ужель тебе этого жалко?
  Ни капли не жалко, ничуть!

  Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не вспомню,
  Севастопольский берег,
  Почти небывалая быль.
  И таинственный спуск в Херсонесскую каменоломню,
  И на детской матроске -
  Эллады певучая пыль.

  Я не вспомню, клянусь!
  Ну, а что же я вспомню?
  Усмешку
  На гадком чиновном лице,
  Мою неуклюжую спешку
  И жалкую ярость в конце.

  Я в грусть по березкам не верю,
  Разлуку слезами не мерь.
  И надо ли эту потерю
  Приписывать к счету потерь?

  Как каменный лес, онемело,
  Стоим мы на том рубеже,
  Где тело - как будто не тело,
  Где слово - не только не дело,
  Но даже не слово уже.

  Идут мимо нас поколенья,
  Проходят и машут рукой.
  Презренье, презренье, презренье,
  Дано нам, как новое зренье
  И пропуск в грядущий покой!

  А кони?
  Крылатые кони,
  Что рвутся с гранитных торцов,
  Разбойничий посвист погони,
  Игрушечный звон бубенцов?!

  А святки?
  А прядь полушалка,
  Что жарко спадает на грудь?
  Ужель тебе этого жалко?
  Не очень...
  А впрочем - чуть-чуть!

  Но тает февральская свечка,
  Но спят на подушке сычи,
  Но есть еще Черная речка,
  Но есть еще Черная речка,
  Но - есть - еще - Черная речка...

  Об этом не надо!
  Молчи!

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОДЕССЕ

  Я жил тогда в Одессе пыльной...
     А. Пушкин

  ...Когда бы не Елена,
  Что Троя вам, ахейские мужи?!
     О. Мандельштам

Научили пилить на скрипочке,
Что ж - пили!
Опер Сема кричит:
- Спасибочки! -
Словно:
- Пли!

Опер Сема гуляет с дамою,
Весел, пьян.
Что мы скажем про даму данную?
Не фонтан!

Синий бантик на рыжем хвостике -
Высший шик!
Впрочем, я при Давиде Ойстрахе
Тоже - пшик.

Но под Ойстраха - непростительно
Пить портвейн.
Так что в мире все относительно,
Прав Эйнштейн!

Все накручено в нашей участи -
Радость, боль.
Ля-диез, это ж тоже, в сущности,
Си-бемоль!

Сколько выдано-перевыдано,
Через край!
Сколько видано-перевидано,
Ад и рай!..

Так давайте ж, Любовь Давыдовна,
Начинайте, Любовь Давыдовна,
Ваше слово, Любовь Давыдовна
Раз - цвай - драй!..

Над шалманом тоска и запахи,
Сгинь, душа!
Хорошо, хоть не как на Западе,
В полночь - ша!
В полночь можно хватить по маленькой,
Боже ж мой!
Снять штиблеты, напялить валенки
И - домой!..

        ...Я  иду  домой.  Я  очень устал и хочу спать.  Говорят, что
когда  людям по ночам  снится, что они  летают - это  значит, что они
растут.   Мне много лет, но едва ли  не каждую ночь мне снится, что я
летаю.

...Мои стрекозиные крылья
Под ветром трепещут едва.
И сосен зеленые клинья
Шумят подо мной, как трава.

А дальше -
Таласса, Таласса! -
Вселенной волшебная стать!
Я мальчик из третьего класса,
Но как я умею летать!

Смотрите -
Лечу: словно в сказке,
Лечу, сквозь предутренний дым,
Над лодками в пестрой оснастке,
Над городом вечно-седым,
Над пылью автобусных станций -
И в край приснопамятный тот, *
Где снова ахейские старцы
Ладьи снаряжают в поход.

Чужое и глупое горе
Велит им на Трою грести.
А мне -
За Эгейское море,
А мне еще дальше расти!

Я вырасту смелым, и сильным
И мир, как подарок, приму.
И девочка
С бантиком синим
Прижмется к плечу моему.

И снова в разрушенной Трое
- Елена! -
Труба возвестит.
И снова...

...На углу  Садовой какие-то трое остановили Меня.     Они
сбили с меня шапку, засмеялись и спросили:
- Ты еще не в Израиле, старый хрен?!
- Ну,  что вы, что вы?!  Я  дома.  Я - пока -  дома.  Я еще летаю
во сне.  Я еще расту!..

//* Вариант:
// И дальше - на грозный восход...

ОПЫТ ПРОЩАНЬЯ

Сане Авербуху

Корабль готовится в отплытие.
Но плыть на нем -
Сойти с ума!
Его оснастку, как наитие,
Разрушат первые шторма.
И равнодушно ветры жаркие,
Не оценив его дебют,
Когда-нибудь останки жалкие
К чужому берегу прибьют!

Но вновь гуляют кружки пенные,
И храбро пьют:
За край земли!
И корабельщики степенные
В дорогу ладят корабли.

...Вот он стоит,
Красавец писанный!
Готовый вновь нести свой крест.
Уже и названный.
И признанный.
Внесенный в Ллойдовский реестр.

И я - с причала - полон нежности,
Машу рукою кораблю.
Позорным страхом безнадежности
Я путь его не оскорблю.

Пусть он услышит громы вечные,
Пусть он узнает
Счастье - быть.
И все шепчу я строки вещие:
- Плывем...
Плывем!
Куда ж нам плыть?!..

БЕЗ НАЗВАНИЯ

  ...И благодарного народа
  Он слышит голос: "Мы пришли
  Сказать: где Сталин, там свобода,
  Мир и величие земли!"
    А. Ахматова. "Слава миру"  1950 г.

Ей страшно. И душно. И хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над Ней!

И все-таки надо писать эпилог,
Хоть ломит от боли висок,
Хоть каждая строчка, и слово, и слог
Скрипит на зубах, как песок.

...Скрипели слова, как песок на зубах,
И вдруг - расплывались в пятно.
Белели слова, как предсмертный рубеж
Белеет во мгле полотно.

...По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки,
И сын Ее вслед уходившим смотрел
И ждал - этой самой строки!

Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за плечом у Нее
И скорбно кивал головой.

МАРШ МАРОДЕРОВ

Упали в сон победители.
И выставили дозоры.
Но спать и дозорным хочется, а прочее трын-трава!
И тогда в покоренный город вступаем мы - мародеры,
И мы диктуем условия
И предъявляем права!

Слушайте марш мародеров!
(Скрип сапогов по гравию!)
Славьте нас, мародеров,
И веселую вашу армию,
Слава! Слава! Слава нам!

Спешат уцелевшие жители, как мыши, забиться в норы.
Девки рядятся старухами
И ждут благодатной тьмы.
Но нас они не обманут,
Потому что мы - мародеры,
И покуда спят победители - хозяева в городе мы!

Слушайте марш мародеров!..

Двери срывайте с петель,
Тащите ковры и шторы,
Все пригодится - и денежки, и выпивка, и жратва!
Ах, до чего же весело гуляем мы, мародеры,
Ах, до чего же веские придумываем слова!

Слушайте марш мародеров!..

Сладко спят победители.
Им снятся златые горы,
Им снится знамя Победы, рябое от рваных дыр.
А нам и поспать-то некогда,
Потому что мы - мародеры.
Но спятив с ума от страха,
Нам - рукоплещет мир!

Слушайте марш мародеров!..

И это еще не главное.
Главного вы не видели.
Будет утро и солнце в праздничных облаках.
Горнист протрубит побудку.
Сон стряхнут победители
И увидят, что знамя Победы не у них, а у нас в руках!

Слушайте марш... Марш...

И тут уж нечего спорить.
Пустая забава - споры.
Когда улягутся страсти и развеется бранный дым,
Историки разберутся - кто из нас мародеры,
А мы-то уж им поможем!
А уж мы-то их просветим!

Слушайте марш победителей!

Играют оркестры марши над пропастью плац-парада.
Девки машут цветами.
Строй нерушим и прям.
И стало быть - все в порядке!
И стало быть, все, как надо -
Вам, мародеры, пуля!
А девки и марши - нам!

Слушайте марш победителей!
(Скрип сапогов по гравию)
Славьте нас, победителей,
И великую нашу армию!
Слава! Слава! Слава нам!..

ОЛИМПИЙСКАЯ СКАЗКА

...А бабушка внученьке сказку плела
Про то, как царевна в деревне жила,
Жила-поживала, не знала беды,
Придумывать песенки - много ль заботы?!
Но как-то в деревню, отстав от охоты,
Зашел королевич - напиться воды.
Пришел он пешком в предрассветную рань,
Увидел в окне золотую герань,
И - нежным сияньем - над чашей цветка
С фарфоровой лейкою
Чья-то рука.

С тех пор королевич не ест и не пьет,
И странный озноб королевича бьет,
И спит он тревожно,
И видит во сне -
Герань на своем королевском берете,
И вроде бы он, как тогда на рассвете,
Въезжает в деревню на белом коне.

Деревья разбужены звоном копыт,
Из окон глядят удивленные лица...

Старушка плетет и плетет небылицы,
А девочка - спит!..

Ей и во сне покоя нет,
И сон похож на бред,
Как будто ей не десять лет!
А десять тысяч лет!

И не по утренней росе
К реке бежит она -
А словно белка в колесе,
С утра и дотемна!

Цветов не рвет, венков не вьет,
Любимой куклы нет,
А все - плывет, плывет, плывет,
Все десять тысяч лет!

И голос скучный, как песок,
Как черствый каравай,
Ей все твердит:
- Еще разок!
Давай, давай, давай!
Ей не до школы, не до книг,
Когда ж подходит срок -
"Пятерки" ставит ей в дневник
Послушный педагог.

И где ей взять ребячью прыть,
Когда баклуши бить?!

Ей надо - плыть. И плыть.
И плыть.
И плыть.
И первой быть!..

...А бабушка внученьке сказку плела...

Какой же сукин сын и враль
Придумал действо -
Чтоб олимпийскую медаль
В обмен - на детство?!..

Какая дьявольская власть
Нашла забаву -
При всем честном народе красть
Чужую славу?!

Чтоб только им, а не другим!
О, однолюбы.
И вновь их бессловесный гимн
Горланят трубы!..

...А бабушка сказку прядет и прядет,
Как свадебный праздник в столицу придет,
Герольд королевский на башне трубит,
Пиликают скрипки,
Играют волынки...

А девочка спит.
И в лице - ни кровинки!
А девочка...
Тш-ш-ш, спит!..

БИРЮЛЬКИ

(Авангардный этюд)

Исидор пришел на седер,
Принес он мацу и сидр.
Но был у хозяйки сеттер -
И его боялся Исидор.

Хозяйка пропела:
- Иси-и-и-дор!
А сеттер понял:
- Иси!
Пропала маца и сидр,
А Исидор сказал:
- Мерси!

А сидр вылакал сеттер,
И, узнав по запаху сидр,
Сказала хозяйка:
- На седер,
Не приносят сидр, Исидор!

ПЕСЕНКА О ДИКОМ ЗАПАДЕ, ИЛИ ПИСЬМЕЦО В МОСКВУ, ПЕРЕПРАВЛЕННОЕ С ОКАЗИЕЙ

Вы на письма слез не капайте,
И без них - душа враздрызг!
Мы живем на Диком Западе,
Что, и впрямь, изрядно дик!

Но не дикостью ковбойскою.
Здесь иную ткут игру:
Пьют, со смыслом, водку польскую
Под московскую икру.

Здесь, на Западе,
Распроданном
И распятом на пари,
По Парижам и по Лондонам,
Словно бесы, -
Дикари!

Околдованные стартами
Небывалых скоростей,
Оболваненные Сартрами
Всех размеров и мастей!

От безделья, от бессилия,
Им всего любезней - шум!
И чтоб вновь была Бастилия,
И чтоб им идти на штурм!

Убеждать их глупо -
Тени же!
Разве что, спросить тайком:
- А не били ль вас, почтеннейший,
По причинным - каблуком?!

Так что вы уж слез не капайте,
И без них -
Душа враздрызг!
Мы живем на Диком Западе,
Что - и впрямь - изрядно дик!

ПЛАЧ ДАРЬИ КОЛОМИЙЦЕВОЙ ПО ПОВОДУ ЗАПОЯ ЕЕ СУПРУГА КЛИМА ПЕТРОВИЧА

...Ой, доля моя жалкая,
  Родиться бы слепой!
  Такая лета жаркая -
  А он пошел в запой.

  Вернусь я из магазина,
  А он уже, блажной,
  Поет про Стеньку Разина
  С персидскою княжной.

  А жар - ну, прямо, доменный,
  Ну, прямо, градом пот.
  А он, дурак нед????оенный,
  Сидит и водку пьет.

  Ну, думаю я, думаю,
  Болит от мыслей грудь:
  - Не будь ты, Дарья, дурою -
  Придумай что-нибудь!

  То охаю, то ахаю -
  Спокоя нет как нет!
  И вот -
  Пошла я к знахарю,
  И знахарь дал совет.

  И в день воскресный, в утречко,
  Я тот совет творю:
  Вплываю, словно уточка,
  И Климу говорю:

  - Вставай любезный-суженый,
  Уважь свой родный дом,
  Вставай - давай, поужинай,
  Поправься перед сном!

  А что ему до времени?
  Ему б нутро мочить!
  Он белый свет от темени
  Не может отличить!

  А я его, как милочка,
  Под ручки - под уздцы,
  А на столе:
  Бутылочка,
  Грибочки, огурцы.

  Ой, яблочки моченые
  С обкомовской икрой,
  Стаканчики граненые
  С хрустальною игрой,

  И ножечки, и вилочки -
  Гуляйте, караси!
  Но только в той бутылочке,
  Не водка:
  Ка-ра-син!

  Ну, вынула я пробочку -
  Поправься, атаман!
  Себе - для вида - стопочку,
  Ему - большой стакан.

  - Давай, поправься, солнышко,
  Давай, залей костер!..

  Он выпил все, до донышка,
  И только нос утер.
  Грибочек - пальцем - выловил,
  Завел туманно взгляд,
  Сжевал грибок
  И вымолвил:
  - Нет, не люблю маслят!

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ ВОССТАЛ ПРОТИВ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ СЛАБОРАЗВИТЫМ СТРАНАМ

        История  эта очень печальная, Клим Петрович рассказывает ее в
состоянии  крайнего раздражения и позволяет себе, поэтому, некоторые,
не вполне парламентские, выражения.

  ...Прямо, думал - я одно - быть бы живу,
  Прямо, думал - до нутра просолюся!
  А мотались мы тогда по Алжиру
  С делегацией ЦК профсоюза.

  Речи-встречи, то да се, кроем НАТО,
  Но вконец оголодал я, катаясь.
  Мне ж лягушек ихних на дух не надо,
  Я им сукиным детям, не китаец!

  Тут и Мао, сам-рассам, окосел бы!
  Быть бы живу, говорю, не до жира!
  И одно мое спасенье -
  Консервы,
  Что мне Дарья в чемодан положила.

  Но случилось, что она, с переляку,
  Положила мне одну лишь салаку.
  Я в отеле их засратом, в "Паласе"
  Запираюсь, как вернемся, в палате,
  Помолюсь, как говорится, Аллаху
  И рубаю в маринаде салаку.

  А на утро я от жажды мычу,
  И хоть воду мне давай, хоть мочу!
  Ну, извелся я!
  И как-то под вечер,
  Не стерпел и очутился в продмаге...

  Я ж не лысый, мать их так! -
  Я ж не вечен,
  Я ж могу и помереть с той салаки!

  Вот стою я, прямо злой, как Малюта,
  То мне зябко в пинжаке, то мне жарко.
  Хоть дерьмовая, а все же - валюта,
  Все же тратить исключительно жалко!

  И беру я чтой-то вроде закуски,
  Захудаленькую баночку, с краю.
  Но написано на ей не по-русски,
  А по ихнему я плохо читаю.

  Подхожу я тут к одной синьорите:
  - Извините, мол, ком бьен,
  Битте-дритте,
  Подскажите, мол, не с мясом ли банка?..
  А она в ответ кивает, засранка!

  И пошел я, как в беспамятстве, к кассе,
  И очнулся лишь в палате, в "Паласе" -
  Вот на койке я сижу нагишом
  И орудую консервным ножом!

  И до самого рассветного часа
  Матерился я в ту ночь, как собака.
  Оказалось в этой банке не мясо,
  Оказалась в этой банке салака!

  И не где-нибудь в Бразилии "маде",
  А написано ж внизу, на наклейке,
  Что, мол, "маде" в СССР,
  В маринаде,
  В Ленинграде,
  Рупь четыре копейки!

  ...Нет уж, братцы, надо ездить поближе,
  Не на край, расперемать его, света!
  Мы ж им - гадам - помогаем,
  И мы же
  Пропадаем, как клопы, через это!

  Я то думал - как-никак заграница,
  Думал память, как-никак, сохранится.
  Оказалось, что они, голодранцы,
  Понимают так, что мы - иностранцы!

  И вся жизнь их заграничная - лажа!
  Даже хуже - извините - чем наша!

Бессмертье подождет, ему не к спеху!..

  2

  Ах, шалман, гуляй, душа,
  Прочь, унынье черное!
  Два ученых алкаша
  Спорят про ученое:
  - Взять, к примеру, мю-мезон,
  Вычисляй и радуйся!
  Но велик ли в нем резон
  В рассужденьи градуса?!..

  Ух, шалман!
  Пари, душа!
  Лопайтесь, подтяжки!
  Работяга, не спеша,
  Пьет портвейн из чашки,
  - Все грешны на свой фасон,
  Душу всем изранили!
  Но уж если ты мезон,
  То живи в Израиле!..

  Ну, шалман!
  Ликуй душа!
  Света, Света, Светочка!
  До чего же хороша,
  Как в бутылке веточка!

  Света пиво подает
  И смеется тоненько.
  Три - пустые - достает
  Света из под столика.

  - Это, Света, на расчет,
  И вперед - в начало!..

  Работяга, старый черт,
  Машет ручкой:
  - Чао!..

  Вот он встал, кудлатый черт,
  Пальцами шаманя.
  Уваженье и почет
  Здесь ему, в шалмане!

  3

  Он, подлец, мудрец и стоик,
  Он прекрасен во хмелю!
  Вот он сел за крайний столик
  К одинокому хмырю.
  - Вы, прошу простить, партейный?
  Подтвердите головой!..

  Хмырь кивает.
  Работяга улыбается.

  - Так и знал, что вы партейный.
  Но заходите в питейный
  И по линии идейной
  Получаетесь, как свой!

  Эй, начальство!
  Света брызни!
  Дай поярче колорит!..

  Наблюдение из жизни! -
  Работяга говорит.

  И окинув взглядом - тесный
  Зал на сто семнадцать душ.
  Он, уже почти что трезвый,
  Вдруг понес такую чушь!.

  4

  - На троллейбусной остановке
  Все толпятся у самой бровки.
  И невесело, как в столовке,
  На троллейбусной остановке.

  Хоть и улица - а накурено
  И похожи все на Никулина...
  Ну, того, что из цирка - клоуна...
  Ну, попробуй, у них спроси:
  - Где тут очередь на такси?!

  А где очередь на такси,
  Там одни:
  "Пардон" и "мерси".
  Там грузины стоят с корзинками
  И евреи стоят с грузинками.
  И глядят они вслед хитро
  Тем, кто ехать решил в метро.

  И вдогонку шипят:
  - Ай-вай!.. -
  Тем, кто топает на трамвай.

  А трамвайная остановка -
  Там особая обстановка.
  Эй, ты - в брючках, пшено, дешевка,
  Ты отчаливай, не форси.
  Тут трамвайная остановка,
  А не очередь на такси!..

  И платком, заместо флага,
  Сложный выразив сюжет,
  Наш прелестный работяга
  Вдруг такой пропел куплет:

  - А по шоссе, на Калуги и Луги,
  В дачные царства, в казенный уют,
  Мчатся в машинах народные слуги,
  Мчатся - и грязью народ обдают!..

  5

  У хмыря - лицо, как тесто,
  И трясется голова.

  Но приятный гром оркестра
  Заглушил его слова.
  Был оркестр из настоящих
  Трех евреев, первый сорт!

  А теперь упрятан в ящик
  Под названием "Аккорд".
  И ведет хозяйство это
  Ослепительная Света.

  И пускает, в цвет моменту,
  Отобрав из сотни лент,
  Соответственную ленту
  В соответственный момент.

  Вот сперва завыли трубы:
  Все, мол, в жизни трын-трава!..

  У хмыря трясутся губы
  И трясется голова.

  Вот - поддал ударник жару,
  Показал, бродяга, класс!
  А уж после, под гитару
  Произнес нахальный бас:

  - Доля, доля, злая доля,
  Протрубила б ты отбой!
  Сверху небо, снизу поле,
  Посередке - мы с тобой.
  Мы с тобою посередке,
  Ты - невеста,
  Я - жених.
  Нам на личность по селедке
  И пол-литра на двоих.

  Мы культурно свет не застим,
  Взять судьбу не можем в толк.
  И поет нам:
  - С новым счастьем! -
  Наш парторг - тамбовский волк.
  Он поет - один в гордыне,
  Как свидетель на суде:
  С новым счастьем, молодые,
  И с успехами в труде!..
  И чтоб первенец загукал,
  Как положено в семье,
  Вам партком отводит угол
  В обще...

  ...Тут, увы, заело ленту -
  Отслужила, видно, срок.
  Но опять же, в цвет моменту,
  Грянул бойкий тенорок:

  - Чтобы очи мои повылазили,
  Чтоб не видеть мне белого дня,
  Напридумали Лазари лазеры
  И стараются кончить меня!..

  И шалман зашелся смехом,
  Загудел, завыл шалман.
  И частушке вторя, эхом,
  Об стакан гремит стакан.

  6

  Света, Света, добрый друг,
  Что же ты примолкла вдруг?
  Где твой Лазарь, где твой милый,
  Завбуфетом в цвете лет?!

  Он убит - и взят могилой,
  Как сказал один поэт.

  Брал он скромно, брал по праву,
  Брал не с верхом, а в очко.

  Было - заму,
  Было - заву,
  Было всем на молочко!

  Уносите, дети, ноги,
  Не ходите, дети, в лес!
  В том лесу живет в берлоге
  Лютый зверь - Обехаэс!..

  Всем влепили мелочишку,
  Все равно, как за прогул.
  Только Лазарь принял "вышку",
  Даже глазом не моргнул...

  Точно так же, как когда-то,
  Не моргнул и глазом он,
  Когда гнал его, солдата,
  Дезертир из школы вон!
  Мол, не так он учит деток,
  Подозрительный еврей,
  Мол, не славит пятилеток,
  А долдонит про царей.

  Заседанье педсовета
  Подвело всему итог...

  С ним ушла тогда и Света -
  Физкультурный педагог.

  Что ты, что ты, что ты, что ты,
  Что ты видишь сквозь туман?
  Как мотались без работы?
  Как устроились в шалман?
  Как, без голоса, кричала
  В кислом зале горсуда?..
  Эй, не надо все с начала,
  Было - сплыло навсегда
  Было - сплыло...

  Тут линяет гром оркестра -
  Мал в шалмане габарит.

  И опять, оркестра вместо,
  Работяга говорит.
  (А в руке гуляет кружка
  И смеется левый глаз!)
  - Это все была петрушка,
  А теперь пойдет рассказ!

  7

  Мы гибли на фронте,
  Мы хрипли в "комбеде".
  А вы нас вели
  От победы к победе!

  Нам бабы кричали:
  - Водицы попейте!
  Умойтесь, поешьте, поспите хоть ночку!
  А вы нас вели от победы к победе
  И пуля свинцовая ставила точку!

  Мы землю долбили,
  Мы грызли железо,
  Мы грудь подставляли под дуло обреза.
  А вы, проезжая в машине "Победа",
  В окно нам кричали:
  - Достройте!.. Добейте!..

  И мы забывали
  О сне и обеде,
  И вы нас вели
  От победы к победе!

  А вы:
  "Победы" меняли на "Волги",
  А после:
  "Волги" меняли на "ЗИМы",
  А после:
  "ЗИМы" меняли на "Чайки",
  А после:
  "Чайки" меняли на "ЗИЛы"...

  А мы надрывались,
  Долбили, грузили!

  И вот уже руки
  Повисли, как плети,
  И ноги не ходят,
  И волосы седы,

  А вы нас вели от победы
  К победе.
  И тосты кричали
  Во славу победы:
  - Ну, пусть не сегодня,
  Так - завтра, так - в среду!
  Достройте!.. Добейте!..
  Дожмем!.. Приурочим!..

  А мы, между прочим,
  А мы, между прочим,
  Давно - положили - на вашу победу!..

  8

  Хмырь зажал рукою печень,
  Хмырь смертельно побледнел.
  Даже хмырь - и тот не вечен,
  Есть для каждого предел.

  Работяга (в кружке пена),
  Что ж ты, дьявол, совершил?
  Ты ж действительного члена
  Нашу партию лишил!
  И пленительная Света,
  Сандалетами стуча,
  Срочно стала из буфета
  Вызывать в шалман врача!..

  9

  Какая ночь! Как улицы тихи!
  Двенадцать на часах Аэрофлота.
  И кажется - дойдешь до поворота
  И потекут бессмертные стихи!